Немногие философы в человеческой истории были такими нечитабельными и сухими, как Иммануил Кант. Тем не менее, мало кто оказал столь разрушительное воздействие на человеческую мысль.

Рассказывают, что Лампе, преданный слуга Канта, внимательно прочитывал каждую вещь, опубликованную своим хозяином. Однако когда философ написал свою самую значительную работу, «Критику чистого разума», Лампе начал её читать, но так и не закончил, потому что, как он сказал, если бы он полностью прочитал её, то попал бы в психиатрическую лечебницу. С тех пор многие студенты испытывают схожие чувства.

Кроме того, этот абстрактный профессор, разбирающий в абстрактном стиле абстрактный вопрос, я считаю, — первичный источник идеи, которая подвергает веру (и как следствие душу) большей опасности, чем любая другая; идея о том, что истина субъективна.

Простые горожане его родного Кенигсберга, где он жил и писал в последней половине XVII века, понимали это лучше, чем профессиональные ученые. Так, они назвали Канта Разрушителем и называли своих собак в его честь.

Он был уравновешенным, приятным и благочестивым человеком, настолько пунктуальным, что его соседи сверяли часы, завидев его за совершением ежедневных прогулок. Главное намерение его философии было благородным: восстановить человеческое достоинство посреди скептического мира, поклоняющегося науке.

Следующая история делает это намерение понятным. Однажды Кант посетил лекцию материалистического астронома, которая была посвящена месту человека во Вселенной. Когда ученый завершил свою лекцию словами: «Теперь вы видите, с точки зрения астрономии человек представляется незначительным», Кант возразил: «Профессор, Вы забыли самое главное, человек является астрономом».

Больше, чем любой другой мыслитель, Кант дал толчок типично современному повороту от объективного к субъективному. Это может звучать многообещающе до тех пор, пока мы не узнаем, что это значило для Канта сведение самой истины к нашей субъективности. Эта кантовская идея позднее привела к катастрофическим последствиям.

Если нам когда-нибудь доводилось вести беседу о вере с неверующими, то мы знаем из собственного опыта, что в наше время наиболее частое препятствие к вере — это не какое-то интеллектуальное препятствие. Не проблема зла или догмат Троицы является этим препятствием, но предположение, что религия в принципе не может иметь отношение к фактам и объективной истине; что любая попытка убедить другого человека в истинности своей веры объективной истинности, всеобщей — немыслимая самонадеянность.

Дело религии, следуя данному подходу, —  практика, а не теория; ценности, а не факты; нечто субъективное и личное, а не объективное и общественное.

Догма здесь выступает в качестве дополнения, и дополнения плохого, ведь догма воспитывает догматизм. Религия, таким образом, равняется этике. А так как христианская этика очень похожа на этику основных мировых религий, не имеет значения являешься ли ты христианином или нет; можно ли тебя считать хорошим человеком — вот, что важно (люди, которые в это верят, считают что любой человек, кроме Адольфа Гитлера и Чарльза Мэнсона[1], хороший).

Наибольшую вину за подобный образ мыслей несет именно Кант. Он помог похоронить средневековый синтез веры и разума. Кант заявлял, что его философия избавится от претензий рассудка, чтобы создать комнату для веры, как будто бы вера и рассудок были не союзниками, а заклятыми врагами. В кантовской философии лютеровский развод между разумом и верой доходит до заключительной стадии.

Кант полагал, что религия не может быть делом рассудка, аргументации или даже знания; никакие свидетельства не могут выступать в пользу религии. Это допущение глубоко повлияло на умы большей части людей, занимающихся религиозным образованием (составителей катехизисов, преподавателей богословия) сегодня. Эти люди отвернулись от голых костей веры, объективных фактов, записанных в Писании и обобщенных в Апостольском Символе Веры. Они совершили развод между верой и рассудком и поженили её на популярной психологии, потому что они последовали за кантовской философией.

«Две вещи наполняют мою душу удивлением и благоговением, — признавался Кант, —  звездное небо надо мной и нравственный закон во мне». То, перед чем человек благоговеет, наполняет его сердце и направляет его мысль. Заметьте, удивление у Канта вызывают только две вещи: не Бог, не Христос, не Творение, Воплощение, Воскресение и Суд, но «звездное небо надо мной и нравственный закон во мне». «Звездное небо надо мной» — это известная современной науке физическая Вселенная. Кант низводит всё остальное до субъективности. Моральный закон не вовне, но внутри, не объективен, а субъективен; не Естественный Закон, исходящий от Бога, содержащий объективные понятия добра и зла, а закон человеческий, по которому мы сами выбираем себе ограничения (но если мы сами себя ограничиваем, то ограничены ли мы на самом деле?). Таким образом, мораль — всего лишь субъективное понятие. У неё нет никакого содержания, кроме Золотого Правила (кантовский Категорический императив).

Если бы нравственный закон исходил от Бога, а не от человека, утверждает Кант, то человек не был бы свободен в смысле автономности. Так оно и есть. Затем философ утверждает, что человек должен быть автономен, следовательно, моральный закон исходит не от Бога, а от человека. Церковь идет от той же предпосылки, что и Кант: моральный закон исходит от Бога, следовательно, человек не автономен. У него есть свобода следовать или не следовать закону, но у него нет свободы создать закон.

Хотя Кант и считал себя христианином, он отрицал нашу способность знать о существовании: (1) Бога, (2) Свободной воли и (3) Бессмертия. Он утверждал, что мы должны жить, как если бы эти три идеи были истинными, потому что если мы будем верить в них, то мы будем серьезно относиться к нравственности. Это оправдание веры чисто практическими аргументами является ужасной ошибкой. Кант верит в Бога не потому, что он истинен, а потому, что он полезен. Почему тогда не верить в Санта-Клауса? Если бы я был Богом, то предпочел бы честного атеиста нечестному теисту, и Кант, на мой взгляд, именно нечестный теист, потому что не существует иной причины честному человеку поверить во что либо, кроме истинности предмета веры.

Люди, пытающиеся преподнести христианскую веру в кантианском смысле как систему ценностей, а не как истину, никогда не имели успеха в длительной перспективе. Почему с таким значительным числом соревнующихся систем ценностей на рынке кто-то должен предпочесть христианский вариант системам более простым, не имеющим за собой теологического багажа и таких неудобных нравственных запросов?

Кант проиграл итоговое сражение, покинув поле фактов. Он верил в величайший миф века Просвещения (ироническое название): что ньютоновская наука пришла к нам надолго и, чтобы выстоять, христианству требовалось найти себе новое место в новом умственном ландшафте, сформированным новой наукой. Единственным оставшимся местом была субъективность.

Из этого следовало игнорирование или интерпретирование в качестве мифа сверхъестественных и чудесных заявлений традиционного христианства. Стратегия Канта была такой же, как и у Рудольфа Бультмана, отца демифологизации и человека, который, как никто другой, ответственен за учеников католических колледжей, потерявших веру. Многие профессора богословия следуют за его теориями критицизма, которые сводят библейские свидетельства о чудесах к простым мифам, ценностям и благочестивым толкованиям.

Вот что Бультман сказал по поводу предполагаемого конфликта между наукой и верой: «Научная картина мира останется с нами и отстоит свои права у любой теологии, конфликтующей с ней, какой бы внушительной та ни была». Примечательно, что сама научная картина мира ньютоновской физики, принятая Кантом и Бультманом как нечто абсолютное и неизменное, сегодня практически повсеместно была отвергнута самими учеными!

Основной вопрос, которым задается Кант: «Как мы можем знать истину?». Ранее он придерживался ответа, данного рационализмом, и гласящего, что мы можем познать истину интеллектом, а не чувствами и что интеллект обладает своими собственными врожденными идеями. Затем он прочитал эмпириста Давида Юма, который, по словам философа, «разбудил меня от догматического сна». Как и остальные эмпиристы, Юм полагал, что мы можем познать истину только чувствами и что у нас нет врожденных идей. Но допущения Юма привели его к выводам скептицизма, отрицания того, что мы в принципе можем знать истину. Кант считал недопустимым как догматизм рационализма, так и скептицизм эмпиризма, и искал третий путь.

Такой третий путь был известен со времен Аристотеля. Им была философия реализма, здравого смысла. Согласно реализму, мы можем познавать истину как чувствами, так и интеллектом, если они будут должным образом работать вместе, как два лезвия ножниц. Вместо возвращения к традиционному реализму Кант разработал совершенно новую теорию познания, которую обычно называют идеализмом. Он называл её своей коперниканской революцией в философии. Её простейшее название — субъективизм. Она заключается в переопределении истины как субъективной, а не объективной.

Все предшествующие Канту философы предполагали, что истина объективна. Это совпадает с тем, что мы обычно имеем в виду под истиной: знание о том, что есть, соответствие мышления объективной реальности. Некоторые философы (как рационалисты) думали, что мы можем достичь этой цели только через рассудок. Ранние эмпиристы (подобно Локку) полагали, что мы можем достичь её с помощью чувств. Позднейшие, скептические эмпиристы считали, что мы в принципе не можем её достичь. Кант отрицал допущение, общее для всех соревнующихся философий, он отвергал то, что мы вообще должны достигать её, что истина означает соответствие объективной реальности. До сих пор предполагалось, что всё наше знание должно соответствовать объектам, но мы добьемся большего, если предположим обратное, что объекты мысли должны соответствовать нашему знанию.

Кант утверждал, что все наше знание субъективно. Что ж, это утверждение само по себе субъективно? Если да, то знание этого факта также субъективно, и так далее, и мы в итоге оказываемся посреди бесконечного зеркального зала. Кантовская философия является идеальной философией ада. Возможно, проклятые коллективно верят в то, что они не находятся в аду, всё просто происходит в их воображении. И возможно, оно так и есть; возможно, это и означает ад.

[1] Чарльз Мэнсон (Charles Milles Manson), родился в 1934 году, лидер преступного сообщества Семья, члены которого совершили множество жестоких убийств.